Сантьяго ввел в употребление термин «нелимитированная активность». Вот что при этом имелось в виду.
Современная цивилизация поставила человека в условия, при которых ритм его жизни размерен и упорядочен. Восемь часов работы, восемь — сна, восемь — досуга, — в таком режиме масса благ, однако есть из него и роковое следствие: попадая в обстановку экстраординарную — а это может случиться со всяким, — излишне «зарегулированный» человек с трудом и не сразу приспосабливается, его цивилизованность начинает ему мстить.
Путешествуя на «Ра», мы оказались в некотором смысле — не удивляйтесь сравнению — в положении людей первобытных. Большая часть нашего времени тратилась на борьбу за существование; мы по нескольку суток подряд отдыхали лишь урывками, и то зачастую, едва успев прилечь, вынуждены были тут же вскакивать и возобновлять эту самую «активность без лимита», ненормированную, не санкционированную никаким НОТом, — а организм протестовал, требовал чередования труда и покоя, газеты утром и телевизора перед сном.
Я, конечно, упрощаю. Среди нас не было обывателей, повседневная жизнь которых регламентировалась бы по хронометру «от сих до сих». Тот привык засиживаться за полночь над пишущей машинкой, этот не ведал удержу ни в работе, ни в развлечениях — а развлечения тоже могут быть весьма утомительны, — но в любой одержимости, в любой безалаберности содержится своя система, а тут мы ее утратили, мы не принадлежали себе, лишились права выбора, за нас выбирали ветер и волны.
Дело даже не в физической усталости, хотя мы ее испытывали постоянно, — дело в «ни отдыху, ни сроку», в треклятом чувстве, когда не знаешь, доспишь ли до рассвета или выкликнут на аврал, в полчаса или в полсуток управишься с ремонтом брезентовой стенки. Управился наконец; доволен, счастлив — сдюжил, не сплоховал, вроде бы и не выдохся особенно, — и вдруг ловишь себя на том, что ужасно хочется обругать соседа: чего он опять запиликал на гармошке? И понимаешь ведь, что он тоже только что трудился как вол, и музыка сейчас для него — утешение, и мотивчик такой симпатичный — все понимаешь и ничего не можешь с собой поделать.
Так вода, бурля у дамбы, ищет лазейку, щелочку — и находит необязательно там, где ждут.
Помню, мальчишкой я с приятелями баловался: брал баллон воздушного шарика, нацеплял, примотав ниткой, на водопроводный кран, пускал струйку и смотрел, что произойдет.
Происходил обычно в конце концов скандал, тем более, что кухня, где это проделывалось, была коммунальная.
Но раньше возникало упоительное зрелище: шар раздувался, набухал, покрывался разводами — и взрывался, как бомба. Причем за долю секунды можно было предугадать, где он лопнет, — на цветной поверхности вспухало белое пятно, значит, здесь у пленки самое слабое место.
Из бессчетного количества взорванных шаров не оказалось и двух, у которых это место совпало бы.
Почему я об этом вспомнил сейчас? Сижу на завалинке, вокруг — будни: Сантьяго дразнит Жоржа, Норман играет на гармонике, Кей улыбается и молчит…
Мы очень разные! Очень! И на то, что происходит с нами, откликаемся по-разному. И кто знает, что с нами сталось бы, если бы давление извне в нашей группе не уравновешивалось таким же мощным давлением изнутри!
Ни для кого из нас не тайна, что доплывем мы или не доплывем — зависит только от нас. От каждого — и, более того, — от всех в целом. Вместе, всегда вместе, вопреки фрустрациям, стрессу, нелимитированной активности и прочим жупелам, — только вместе, в этом спасенье и победа и торжество концепции, которую мы взялись доказать.
«То, что объединяет человечество, является естественным и должно поощряться, и, наоборот, то, что разъединяет людей, является искусственным и должно быть преодолено».
Это строки из декларации, которую мы все подписали в конце прошлого плаванья. И мы верим, черт возьми, искренне верим в то, что мы подписали!
Юрий Сенкевич
На Ра через Атлантику
