Не по сезону еще, но по настроению.
Григорий Данской
ИНТЕРМЕДИЯ В ТЕМПЕ ПАДАЮЩЕГО СНЕГА
Колеблясь между "тик" и "так", как между "был"/"не был",
скрипач повис бледней прокисшего над ним неба.
И комната промокла изнутри фисташковым светом.
И наверху смеются горьким и густым снегом.
А где-нибудь по декабрю летят дрожки
дрожащим перышком гусиным, и стружки
снежком рифмованным вдоль столбовой строчки
ложатся, всё стежки да стёжки, так - вечно.
Но "вечно" выпало из словаря - лишь "веко",
прикрыв ресницами всю наготу века,
средь декабря вдруг выпустит не дождь, слёзы...
Все потому, что скрипка. Скрипко и скользко...
Скользила скрипка ввысь. При ней скрипач взвешен
в воздушном броуновском хаосе зала,
и сердце наподобие двух сросшихся вишен
то было взвешено, а то и витало.
Бабахнул Бах! Вот это джаз! Арт! Моцарт
кричит с балкона скрипачу: "Давай, Мойша!"
И капал снег в концертный зал, как до-ре-ми-ноты.
И непонятно было, с кем ты, где ты и кто ты.
Снег становился смехом наверху, толченых облаков горстью.
Снег превращался в соль, что выше соль-бемоль, но солоней и горше.
А боль, что по краям бемоль, съедая сердцевину, становилась болью.
И снег звучал чистейший соль и был на вкус солью.
Когда, в какие времена такая музыка лилась с неба?
И мне, скрипач, от царского смычка, плесни хотя бы такт снега!
Я буду лакомиться им, покуда тишина не перехватит горло,
укоротив гортань до лаконичного и тихого горя.
Покуда зал есть мир, который зол, но милосерднее иных прочих...
Покуда Бог здесь - Бах, пока поэт про это не соврал ни строчки....
А дрожки мчат по декабрю, все дальше, выше по гамме,
сжимая звук до точки на кардиограмме...
Колеблясь между "тик" и "так", как между "был" / "не был",
висит скрипач бледней прокисшего над ним неба.
И комната промокла изнутри фисташковым светом.
И наверху смеются горьким и густым снегом.
1995