"Время надежд"
Мама смотрела на меня живыми, блестящими глазами.
- Ты ведь не из тех, кто способен удовлетвориться малым, правда, Льюис?
В этом ты похож на меня. Я повидала на своем веку много такого, что
пришлось бы по душе и вашей светлости. Изволь это запомнить! Я хочу, чтобы
ты не успокаивался до тех пор, пока не достигнешь этого.
Она, конечно, имела в виду особняк стэмфордского стряпчего с экипажами,
стоящими перед подъездом, - большой уютный особняк конца прошлого века,
который она видела к тому же сквозь призму своего богатого воображения.
- Ведь ты не станешь сидеть сложа руки, отдавшись на волю судьбы,
правда, сынок? Я тебя знаю. Ты пойдешь своей дорогой. Но не надо быть
таким серьезным, точно ты и улыбаться не умеешь. И глаза у тебя слишком
колючие. Словно перочинные ножики, а?
Она улыбнулась. Мне нравилась ее широкая, слегка насмешливая улыбка.
- Мне хочется дожить до того дня, когда ты достигнешь всего этого,
Льюис, - пылко продолжала мама. - Ведь ты возьмешь меня к себе? Поделишься
со мной своим счастьем? Помни: я хорошо тебя знаю. Я знаю, к чему ты
стремишься. Ты не успокоишься до тех пор, пока не достигнешь всего, о чем
я говорила, не так ли, сынок?
Я охотно соглашался с мамой: мне приятно было прясть с нею нить
фантазии, строить роскошные особняки, обставлять их, покупать маме
автомобили и меха. Меня тянуло скорее вступить в борьбу, манили
нарисованные мамой картины успеха. И тем не менее я держался с ней в тот
вечер скованно, - я почти всегда чувствовал себя скованно в присутствии
мамы.
Она много значила для меня, гораздо больше, чем любой человек на свете.
Больше всего я боялся причинить ей огорчение и боль. В ее недомоганиях мне
всегда чудилась какая-то угроза для меня лично. Я ухаживал за нею, по
многу раз на день спрашивал, как она себя чувствует, и когда в сумраке
комнаты раздавался ее ответ: "Не очень хорошо, сынок!" - мне хотелось
крикнуть ей, что она не смеет болеть, потому что дни тогда тянутся для
меня бесконечно долго и я очень тревожусь о ней.